Осенью 1814 г. лордъ Байронъ познакомился черезъ посредство общихъ друзей съ композиторомъ Исаакомъ Натаномъ (Nathan), даровитость котораго вызвала къ нему расположенiе знаменитаго уже тогда поэта. Слава Байрона на родине тогда, какъ и после, состояла изъ следующихъ элементовъ: восторженное признанiе со стороны немногочисленныхъ друзей, успехъ среди анонимной массы читателей, охотно раскупавшихъ его поэмы, ворчливая и придирчивая критика присяжныхъ журнальныхъ зоиловъ, и наконецъ репутацiя безнравственнаго кутилы и опаснаго донжуана, привлекавшая ему эпидемическое поклоненiе светскихъ лэди и суровое осужденiе остальной части чопорнаго англiйскаго общества. Высокомерное презренiе поэта къ своимъ глупымъ, а въ большинстве случаевъ и лицемернымъ врагамъ и непрошеннымъ поклонницамъ окрашивалось часто въ безпощадную мизантропiю, которой онъ любилъ давать подкладку философскаго пессимизма. Однако это не мешало ему испытывать искреннюю и теплую симпатiю ко всемъ скромнымъ, простымъ душамъ, вступавшимъ безъ предвзятой идеи въ сферу притяженiя его обаятельной личности. Къ такимъ именно безпритязательнымъ симпатизирующимъ натурамъ принадлежалъ Исаакъ Натанъ, которому къ тому же, какъ еврею, были чужды англiйскiя традицiонныя представленiя о нравственномъ поведенiи, требующiя соблюденiя формъ, а не духа общепризнанныхъ законовъ нравственности. Словомъ, между Байрономъ и Натаномъ установилась, если не дружба -- размеры ихъ личности были слишкомъ несходны для этого,-- то во всякомъ случае расположенiе со стороны поэта, поклоненiе и преданность со стороны музыканта. Предложенiе Натана сочинить текстъ для романсовъ, для которыхъ онъ написалъ бы музыку, было принято Байрономъ, и въ январе 1815 г. вся серiя "Еврейскихъ мелодiй", вдохновившихъ впоследствiи столько другихъ выдающихся композиторовъ, была готова къ печати.
Мысль эксплуатировать библейскую поэзiю внушена была Байрону, конечно, нацiональностью композитора. Востокъ вообще привлекалъ поэтовъ той эпохи, какъ романтическая страна яркой и красивой жизни въ противоположность серой прозе окружающей действительности. Но въ данномъ случае решающимъ моментомъ несомненно являлось близкое знакомство Байрона съ Библiей и любовь его къ ней, какъ поэтическому памятнику. Первое знакомство Байрона съ Библiей относится къ раннему детству: няня его, Мэй Грей, укладывая его спать, пела ему песни, разсказывала сказки и легенды, а также заставляла его повторять за ней псалмы; въ числе первыхъ вещей, которыя онъ зналъ наизусть, были 1-й и 23-й псалмы. Въ письме 1821 г. изъ Италiи онъ просилъ своего друга Муррэя прислать ему Библiю. "Не забудьте этого,-- прибавляетъ онъ,-- потому что я усердный читатель и почитатель этихъ книгъ; я ихъ прочелъ отъ доски до доски, когда мне еще не было восьми летъ,-- т. е. я говорю о Ветхомъ Завете, ибо Новый Заветъ производилъ на меня впечатленiе заданнаго урока, а Ветхiй доставлялъ только удовольствiе". На последнемъ этапе жизненнаго пути поэта, въ Миссолонги, Библiя всегда лежала на его столе. Сотрудникъ его по греческой экспедицiи, д-ръ Кэннеди, убежденный пiэтистъ, стремившiйся обратить къ религiи великую, но заблудшую душу Байрона, часто беседовалъ съ нимъ о Библiи, но поэта и тогда привлекала больше художественная сторона священныхъ книгъ. "Я помню,-- разсказываетъ одинъ изъ свидетелей этихъ беседъ, Финлей,-- онъ (Байронъ) спросилъ доктора (Кэннеди), веритъ ли тотъ въ привиденiя, прочелъ разсказъ о появленiи духа Самуила передъ Сауломъ и сказалъ, что это одно изъ самыхъ величественныхъ местъ Писанiя; действительно, какъ уже часто было отмечено, мало кто былъ более начитанъ въ священныхъ книгахъ (чемъ Байронъ), и я слышалъ отъ него, что очень редкiй день проходитъ, чтобы онъ не прочелъ ту или другую главу изъ маленькой карманной Библiи", которая всегда была при немъ. Разсказъ объ Аэндорской волшебнице (1-я кн. Царствъ, гл. XXVIII), конечно, заслуживаетъ вышеприведенный отзывъ, а отзывъ этотъ въ свою очередь показываетъ, какъ тонко умелъ Байронъ ценить строгую и безыскусственную простоту литературныхъ средствъ такой отдаленной эпохи. Мы имеемъ въ данномъ случае весьма любопытный примеръ того, что критическое чутье Байрона порой превосходило его собственную силу поэтической реализацiи. Одно изъ стихотворенiй, входящихъ въ циклъ "Еврейскихъ мелодiй", подъ заглавiемъ "Саулъ" является переложенiемъ упомянутаго места Библiи, и надо сказать, что при всей звучности Байроновскихъ стиховъ, при всей картинности его образовъ онъ здесь далеко не достигъ красоты источника. Появленiе тени Самуила описывается у него слишкомъ пространно и эффектно, въ соответствiи съ распространеннымъ тогда вкусомъ къ загробнымъ ужасамъ: "Земля разверзлась; онъ стоялъ въ центре облака; светъ изменилъ свой оттенокъ, исходя изъ его савана. Въ его пристальныхъ глазахъ сквозила смерть. Его руки поблекли, его жилы изсохли; его ноги сверкали костлявой белизной, тощiя, лишенныя мускуловъ и обнаженныя, какъ у скелета. Изъ его неподвижныхъ губъ, изъ его бездыханной грудной клетки исходили глухiе звуки, какъ ветеръ изъ пещеры. Саулъ увиделъ и упалъ на землю, какъ падаетъ дубъ, сраженный ударомъ грома". Бъ Библiи, какъ известно, Саулъ не видитъ Самуила и только слышитъ его голосъ: "И увидела женщина Самуила, и громко вскрикнула... и сказалъ ей царь: не бойся; что ты видишь? И отвечала женщина: вижу какъ бы Бога, выходящаго изъ земли. -- Какой онъ видомъ?-- спросилъ у нея Саулъ. Она сказала: выходитъ изъ земли мужъ престарелый, одетый въ длинную одежду. Тогда узналъ Саулъ, что это Самуилъ, и палъ лицомъ на землю и поклонился." Также романтизованъ другой библейскiй мотивъ о "Дочери Іеффая" (Кн. Суд., гл. XI). Это вообще одно изъ слабейшихъ стихотворенiй всего цикла, и мы упоминаемъ о немъ лишь для характеристики поэтическихъ прiемовъ Байрона въ данный перiодъ. Стихотворенiе Байрона кончается словами девушки къ отцу: "Пусть память обо мне будетъ твоей славой, и не забудь, что я улыбалась, умирая!" Насколько проще и трогательнее говоритъ она въ Библiи: "Сделай мне только вотъ что: отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и оплачу девство мое съ подругами моими".
Таковы стихотворенiя, въ которыхъ Байронъ стремился объективно поэтизировать литературный матерiалъ, заимствованный изъ Библiи. Въ нихъ видно его мастерство, но не видно того высокаго лиризма, который делаетъ его генiальнымъ поэтомъ всегда, когда затронуто лично имъ пережитое чувство. Гораздо ярче поэтому проявился талантъ Байрона тамъ, где онъ пользуется не эпическими, а лирическими мотивами изъ "Псалмовъ", "Экклезiаста" или "Книги Іова". Особенно близко къ образу мыслей и привычному настроенiю автора подходятъ пессимистическiя изреченiя Экклезiаста о "суете суетъ". Въ стихотворенiи на эту тему онъ съумелъ сохранить верность духу (если не букве) подлинника и вместе съ темъ дать выраженiе собственному разочарованiю въ земныхъ благахъ и радостяхъ.
"Еврейскихъ мелодiй" носятъ только легкiй восточный колоритъ, а въ сущности представляютъ совершенно оригинальныя по содержанiю и по форме произведенiя. Къ этому числу принадлежатъ все те стихотворенiя, въ которыхъ оплакивается печальная судьба избраннаго народа после плененiя и разселенiя по чужимъ землямъ. Въ нихъ отражается присущее постоянно Байрону сочувствiе угнетеннымъ народамъ, и ихъ можно сопоставить съ лучшими местами его поэмъ, посвященными порабощенной Италiи и Грецiи. Глубоко прочувствованный мрачный лиризмъ здесь соединяется съ необыкновенно выразительными и яркими образами, напоминающими "Плачъ Іеремiи". Недаромъ поэты другихъ народовъ, огорченные утратой родины, находили въ этихъ стихотворенiяхъ отзвукъ своимъ чувствамъ и перекладывали ихъ на свой языкъ въ примененiи къ своему отечеству. Такъ напр. заключительные стихи прекрасной элегiи "О, плачьте о техъ": "У дикаго голубя есть гнездо, у лисицы нора, у людей родина, у Израиля только могила", почти дословно переведены Зигмунтомъ Красинскимъ съ заменой Израиля полякомъ 1). Къ той же категорiи стихотворенiй, имеющихъ лишь весьма отдаленную связь съ библейскимъ текстомъ, надо отнести и наиболее популярное у насъ, вследствiе перевода Лермонтова, стихотворенiе "Душа моя мрачна*. Относительно него Натанъ разсказываетъ въ своихъ воспоминанiяхъ анекдотъ, повторяемый за нимъ всеми бiографами великаго поэта, будто бы Байронъ написалъ эти два восьмистишiя однимъ почеркомъ пера, какъ бы въ порыве безумiя, желая посмеяться надъ ходившей въ обществе сплетней, что онъ действительно одержимъ душевнымъ недугомъ. Едва ли однако этотъ фактъ, если онъ въ действительности и имелъ место, правильно понятъ очевидцемъ, потому что стихотворенiе это само по себе не заключаетъ ничего безумнаго, и если Байронъ и написалъ его въ связи со слухами объ его сумашествiи, то разве только съ целью доказать какъ разъ обратное,-- что такую вещь не можетъ создать помешанный. Какъ бы то ни было, стихи эти, несомненно, съ особенной яркостью отражаютъ душевное состоянiе автора. Это не объективное воспроизведенiе психологiи фиктивнаго iудейскаго царя, а болезненный лирическiй порывъ, лишь слегка прикрытый экзотической фабулой, напоминающей игру Давида передъ Сауломъ, и въ этой субъективности заключается весьма любопытный психологическiй документъ, ценный для бiографiи поэта.
źdy ptach ma swoje gniazdo,
źdy robak swoją brylę,
Kaźdy człowiek ma cjezyznę,
łę.
"Еврейскiя мелодiи" писались въ перiодъ времени, предшествующiй свадьбе Байрона, когда онъ старался уверить себя и другихъ, что онъ поставилъ крестъ на прошломъ, что онъ счастливъ или по крайней мере спокоенъ, уравновешенъ и способенъ светло смотреть въ будущее. И вдругъ такой отчаянный вопль души: "Я хочу плакать, иначе это отягченное сердце разорвется*. Откуда такая подавленность?... Полгода тому назадъ поэтъ забросилъ свой дневникъ, оканчивающiйся цитатой изъ "Короля Лира": "Шутъ, я съ ума сойду!" Общественныя и личныя дела одинаково плохи и наводятъ только на мрачныя мысли. Во Францiи возстановлены Бурбоны: "Повесьте же философiю!" -- цитируетъ Байронъ опять Шекспира. Въ личной жизни никакой отрады: "Въ двадцать пять летъ, когда лучшая часть жизни минула, хочется быть чемъ-нибудь; а что я такое? Человекъ двадцати пяти летъ и несколькихъ месяцевъ -- и больше ничего. Что я виделъ? Техъ же самыхъ людей по всему свету -- ахъ, и женщинъ къ тому же". Въ прошломъ у него нетъ ничего -- настолько ничего, что онъ не хочетъ возвращаться къ своимъ воспоминанiямъ, "какъ песъ на свою блевотину" (еще реминисценцiя изъ Библiи). Впереди ему улыбается "сонъ безъ сновъ" (еще отзвукъ Шекспира). Старая и несчастная любовь его къ Мэри Чевортъ еще не пережита: она несчастна замужемъ, пишетъ ему дружескiя письма, съ грустью и сожаленiемъ вспоминаетъ о прошедшихъ дняхъ, "счастливейшихъ въ ея жизни". Онъ глубоко страдаетъ, старается забыться въ кутежахъ среди веселыхъ гулякъ и доступныхъ подругъ, но еще больше ухудшаетъ состоянiе своей души. Имъ овладеваетъ желанiе прибегнуть къ героическому средству для излеченiя: "Я исправлюсь, я женюсь,-- если только кто-нибудь захочетъ взять меня". Черезъ несколько месяцевъ его будущая жена, Аннабелла Мильбанкъ, не отказалась его взять, и онъ добросовестно старается быть достойнымъ ея совершенствъ и быть счастливымъ темъ счастьемъ, которое ему даруютъ. Намеренiя у него прекрасныя и плоть тверда, но духъ немощенъ. Старыя разочарованiя отравляютъ новую надежду, старая любовь обезцвечиваетъ новую любовь. Въ позднейшей своей поэме "Сонъ" онъ утверждаетъ, что даже когда онъ стоялъ передъ алтаремъ рядомъ съ прелестной невестой, въ его мысленныхъ взорахъ пронеслась картина последняго, печальнаго свиданiя съ другой девушкой,-- пронеслась и исчезла, и онъ стоялъ, спокойный и безпечный, произносилъ положенные обеты, но не слышалъ собственныхъ словъ, и все предметы кружились вокругъ него..." Вотъ онъ уже счастливый супругъ, и все считаютъ его таковымъ, да и онъ самъ готовъ верить въ свое возрожденiе, но чуткое сердце женщины не могло обмануться: лэди Байронъ съ замечательной прозорливостью угадывала, что ея мужъ не прiобрелъ покоя своей мятежной душе. "Я помню,-- говоритъ Байронъ въ недавно опубликованныхъ сполна "Отрывочныхъ мысляхъ" {Цитируемъ по книге проф. Алексея Н. Веселовскаго "Байронъ" М. 1902.}, -- какъ, проведя въ обществе целый часъ въ необычайной, искренней, можно даже сказать блестящей веселости, я сказалъ жене:-- меня называютъ меланхоликомъ, даже злоупотребляютъ этимъ названiемъ, -- ты видишь сама, Bell, какъ часто это оказывается несправедливымъ. -- Нетъ, Байронъ, -- отвечала она, -- это не такъ; въ глубине сердца ты -- печальнейшiй изъ людей, даже въ те минуты, когда кажешься самымъ веселымъ..." Очевидно, "душа его была мрачна" хронически, даже въ промежутокъ времени между успешнымъ предложенiемъ и свадьбой, и если онъ на людяхъ старался замаскировать свою мрачность манерами светскаго человека, то въ моментъ творчества онъ не въ силахъ былъ лгать себе и изливалъ свою душу подъ прозрачною фикцiей израильскаго мудреца или царя.
"Еврейскихъ мелодiй* есть несколько такихъ, въ которыхъ при другомъ соседстве никто не могъ бы усмотреть ничего восточнаго или библейскаго: это субъективная лирика чистейшей воды, и основной тонъ ея все тотъ же безпросветно меланхолическiй. Таково необыкновенное по простоте и искренности небольшое стихотворенiе "Солнце безсонныхъ", обработанное для музыки многими композиторами: все уже пережито, но и воспоминанiя о прошломъ только мерцають безсильными лучами, какъ меланхолическая звезда, а греть не могутъ.
"Еврейскихъ мелодiй", нетъ ни одного, которое было бы навеяно наивной страстностью "Песни песенъ", и все они носятъ чисто северный, меланхолическiй характеръ, воплощая также несомненно пережитые авторомъ моменты. Одно только, открывающее весь циклъ ("Она шла въ своей красе"), по отсутствiю тяжелаго раздумья, резко отличается отъ всехъ дальнейшихъ стихотворенiй, несмотря на свое изящество и богатство образовъ; впрочемъ, оно и было присоединено къ остальнымъ лишь впоследствiи, и очевидно не слито съ ними единствомъ настроенiя. Зато другое ("О, похищенная во цвете красоты"), обращенное къ неизвестной умершей девушке, вполне поддерживаетъ господствующiй тонъ безнадежной грусти: на безвременную могилу, у журчащаго потока, печаль часто будетъ приходить, чтобы склониться изнеможенной головой и напоить свои тяжелыя мысли грезами; все прошло, -- слезами не возвратить невозвратнаго, но это утешенiе не осушаетъ ни одной слезы...
дорогiя мысли и выстраданныя чувства. Это обезпечиваетъ "Еврейскимъ мелодiямъ" почетное место среди прочихъ лирическихъ произведенiй Байрона, а следовательно и во всемiрной поэзiи.